*Перекрестясь* попробую!

[live-bleach]

Выполнить вот эту заявку:
6. Фанфик. Размер любой, желательно - миди (можно макси). Жанр: приключения, драма. Рейтинг - любой. Идея: Улькиорра после гибели в Уэко Мундо попадает в самый бедный район Руконгая. Но он уже не арранкар, а обычный пятнадцатилетний подросток, сохранивший от прежнего себя только внешность, имя и крайне обрывочные воспоминания.
Заранее прошу: прости меня, зокащег. Я наверняка сделала не то, что ты хотел. Но вдруг понравится?

Название: Имя твоей души
Автор: Санди Зырянова
Фандом: Bleach
Персонажи: Улькиорра Шиффер; Айясегава Юмичика; Бык Кусаджиши (из арки об ОД); мельком Зараки Кенпачи и Кучики Бьякуя; несколько третьестепенных ОЖП и ОМП
Жанр: джен; приключения
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Кубо Тайто
Размещение: с моего разрешения
Предупреждения: автор предполагает, что в Руконгае могут обитать йокаи, персонажи изъясняются по-японски, а характер Улькиорры после смерти мог немного смягчиться. Словарик - в конце.

Пыль. Вечная руконгайская пыль.
Ветер подхватил горсть пыли с дороги, закружил, подбросил вверх прямо на плоские крыши убогих домиков. Те, кто сидел под этими домиками, не обращали никакого внимания ни на ветер, ни на пыль. Только плотнее кутались в ветхие плащи, первоначальный цвет и материал которых вряд ли кто-то взялся бы определить…
Гулкий топот, а за ним и свирепый рев встряхнул зарождающиеся сумерки, спугнул птиц, устроившихся было на ночлег. Огромный мужчина со щекой, разваленной ударом ножа, выбежал на середину улицы, роняя капли крови. За ним, размахивая тяжелым танто*, гнался второй детина; его коричневая юката* была располосована и пропиталась кровью.
Люди, торчавшие под своими лачугами, дружно съежились и затихли; многие поспешили уползти под жалкий кров, который вряд ли защитил бы хозяев, если бы драчунам пришло в голову преследовать их там.
– С дор-роги, сопляк! – рявкнул один из дерущихся, оттолкнув невысокого паренька лет пятнадцати. Тот был, пожалуй, единственным, кто не забился в первую попавшуюся щель, а с отрешенным видом смотрел на происходящее.
Впрочем, он и на происходящее не смотрел. Похоже, мальчишку совсем не заинтересовали ни драка, ни опасность, которая могла угрожать ему самому.
Худенькое тело распласталось в пыли.
Двое окровавленных верзил, не обращая на подростка внимания, пробежали мимо него и ринулись в чахлый лесок поодаль. Вскоре оттуда послышался отчаянный вопль, переходящий в утробный клекот, а затем – взрыв истерического, отвратительного хохота и ругань.
Худенький паренек с трудом поднялся на четвереньки. На локтях его виделись свежие ссадины, из носа стекала капелька крови. Люди, сидевшие под домами, начали постепенно отмирать и шевелиться, но ни один из них не подошел к мальчику и не предложил ему помощь.
В квартале Зараки такие сцены – что ни день.
В квартале Зараки слово «помощь» имеет ту же цену, что и жизнь, – то есть никакой…
Подросток поднялся, стряхнул пыль с белой юкаты. Выпрямился. Сделал жест, точно пытаясь заложить руки в карманы, но у него не было карманов. Тогда он слегка прикрыл яркие, неожиданно зеленые глаза и побрел куда-то, не сказав никому ни слова.
Говорить было некому. В квартале Зараки никто никого ни о чем не спрашивает, потому что это – себе дороже. И только вслед тебе заливается издевательским хохотом каракэра-она* – недобрая нежить, которая веселится, когда ей удается кого-нибудь запугать или загнать в болото.
Несколько минут – и следы небольших ног, обутых в стоптанные дзори*, занесла вечная руконгайская пыль.

***

Летучей мышью
взметнулась ночная темь.
Время мечтаний.

Вилен Ард

– Эй, ты! Эй, пацан!
Парнишка скосил большие зеленые глаза. Через плечо он увидел троих подростков, не старше него самого. В квартале Зараки не стоит тешить себя иллюзией, что «это же просто дети» – здесь, если тебя не убьют походя, чтобы не путался под ногами, ты очень быстро выучишься убивать сам.
– Как тебя зовут? – подойдя на шаг, спросил один из подростков.
– Не знаю, – не сразу ответил зеленоглазый.
– Ну и дурак, – равнодушно прокомментировал мальчишка, и все трое поспешили куда-то по своим делам.
На окраинах Северного Руконгая человек без имени – не такая уж редкость.
«А там, среди песков, у меня было имя…»
Паренек слегка вздрогнул и уставился в небо, где уже сновала летучая мышь. Ее замедленный, порхающий полет и ветви ивы на фоне низко висящей ущербной луны… что-то это ему напоминало.
Бесконечные серебристые пески. Низко висящий над горизонтом месяц.
И перепончатые крылья.
На окраине Руконгая совсем другие пески. Они легкие, желтоватые, обыденные. В них часто встречается всякая дребедень: камушки, большие и малые соринки, веточки, перья, выброшенная кем-то рванина или старые дзори, порой обломки масок Пустых. Когда по такому песку идешь, ноги вязнут, а летом он еще и обжигает, раскаленный до того, что в нем можно печь яйца.
Когда и как паренек впервые попал сюда, он не помнил. Он, конечно, где-то был, но где? И вдруг осознал себя стоящим в пышущем жаром песке; рядом валялся дырявый шлепанец-гэта*, где-то далеко орал Пустой и полыхали вспышки рейяцу – это шинигами проводили очередной рейд, и прямо перед глазами маячили пыльные покосившиеся лачуги квартала Зараки.
На третью ночь – голодную ночь под открытым небом – ему впервые приснился мир серебристых песков. Паренек поднялся и пошел их искать, долго-долго бродил вокруг, забрел так далеко, что потом еле нашел дорогу обратно, но вокруг была только пыль руконгайской окраины, да противно завывали конские головы-сагари* в чахлом лесочке неподалеку.
Чуть позже он понял, что ему снилось, и с тех пор часто представлял себе волны серебристых песков и неподвижную луну – мир, в котором у него было имя. И, наверное, было что-то еще. Пареньку очень хотелось вспомнить, что именно, потому что в Зараки у него не было ничего, кроме него самого.
Крик Пустого послышался очень явственно. Он и раньше раздавался, но паренек не обращал на это внимания, а сейчас взломал ночную тишину совсем рядом.
Паренек поднял руку. Пальцы начало как-то странно и почти приятно, но беспокояще покалывать. Что-то должно было случиться, когда в пальцах ощущалось такое покалывание, но что?
– С дороги! – черные тени метнулись мимо.
Шинигами…
Паренек с любопытством наблюдал за тем, как огромные Пустые атакуют шинигами, казавшихся таким игрушечными на фоне массивных серых туш, как сверкают мечи, как взлетают фигурки в черном, рассекая тяжеловесные уродливые маски. В их движениях и блеске было что-то знакомое, что-то, очень подошедшее бы к миру серебристых песков.
Невысокий стройный шинигами оказался в двух шагах от паренька.
Выглядел он немного диковинно: шею и запястье охватывало оранжевое вязанье, бровь украшали цветные перья. Тонкий профиль на мгновение четко вырисовался на фоне убывающей Луны; меч в руке вдруг изогнулся, точно повторяя форму месяца, а затем разделился на четыре таких же лунных искрящихся лезвия. Огромная фигура в черном плаще нависла над шинигами, тот взлетел, уверенно ударил по гиллиану – еще и еще, наконец, гигант начал рассеиваться в воздухе.
Паренек вытянул руку. Отчетливо представил ее рассыпающейся в черный пепел…
– Эй, мальчик! Ты в порядке? – поинтересовался шинигами, подходя к подростку и убирая меч в ножны.
В его мягком певучем голосе не было ничего угрожающего, но мальчик внезапно зашатался и осел на землю. Шинигами едва успел подхватить его.
Очнувшись, паренек увидел, что красивый шинигами с перьями сидит над ним и выжидающе смотрит в упор. Заметив, что зеленые глаза открылись, шинигами протянул мальчику бенто:
– Ешь. Ты потерял сознание потому, что не выдержал моей рейяцу. Раз ты страдаешь от голода, значит, у тебя тоже есть рейяцу.
– А что это значит? – спокойно и серьезно спросил мальчик.
– Это значит, что ты сможешь стать шинигами, как и я, – улыбнулся красавец. Склонил изящную голову, подмигнул лукаво: – Поступишь к нам в отряд, а то у нас мало таких хорошеньких, как ты.
– А какой у вас отряд?
– Одиннадцатый…
Шинигами из одиннадцатого отряда грациозно встал, потянулся и с восхищением уставился на небо, где по-прежнему порхала одинокая летучая мышь.
– Ах, как прекрасно… Летучая мышь в ветвях ивы и в свете луны. Как они посмели, эти уродливые Пустые, испортить такую ночь!
Он помахал узкой точеной рукой мальчику – и исчез. Только руконгайская пыль взметнулась от порыва шунпо.
Наутро паренек решил попытать счастья и подыскать какую-нибудь работу, а там, глядишь, разузнать о приеме в Академию шинигами.
Что-то в его памяти было связано с шинигами, что-то не очень приятное. Внезапно перед глазами встал силуэт парня, не старше него самого. Это определенно был шинигами, и у него были рыжие волосы, только лица паренек, как ни пытался, вспомнить не сумел.
«Может быть, я был шинигами при жизни? Нет, шинигами при жизни не становятся… или становятся? Этот, рыжеволосый, – он был шинигами при жизни?»
От мучительных попыток у него разболелась голова, и паренек беспомощно присел прямо на землю возле какого-то здания. Он даже не посмотрел, что это за дом, а тем временем из дома выглянула кокетливая, красиво убранная женская головка, засмеялась, что-то прощебетала; чуть погодя седзи снова раскрылись, и из них вышла осанистая полная женщина в безвкусном ярко-зеленом кимоно с чашкой мисо-супа, распространявшей сомнительный для гурмана, но упоительный для голодного мальчишки аромат.
– Жрать хочешь? – нелюбезно поинтересовалась она. – На, лопай. Потом отработаешь.
«Вот и работа», – с облегчением подумал паренек, прихлебывая густой суп из пиалы. То, что ему, скорее всего, придется мыть полы или посуду, его совершенно не пугало. Он на это и рассчитывал.
– Натрескался? Ишь, умял. Ну, давай, пошли, – и женщина, ухватив пиалу одной рукой, а другой – предплечье паренька, с неожиданной для ее возраста и пухлых телес прытью повлекла его в дом.

***

Сломанный зонтик -
вот славное вышло зимовье
для летучей мыши!..

Бусон

– Какой миленький!
– Какой беленький!
– А глаза-то, глазищи какие!
– Сладенький, ну прямо сахарок!
Девушки окружили подростка, затормошили его, пощипывая то за щеки, то за подбородок.
– А ну, косё-бендзё*, пошли на хрен отселева! Я сказала, вон! – заорала на них та самая пожилая женщина, которая накормила парнишку и привела в дом.
Дом ему сразу не понравился. Во-первых, большой – такой убирать замаешься. Во-вторых, он был не столько грязный, сколько захламленный, заваленный множеством безделушек, блестящих и ярких, но безвкусных. Единственное, что привлекало взгляд, – старинная фигурка манэки-нэко, явно попавшая сюда случайно и напомнившая пареньку того красивого шинигами из одиннадцатого отряда – в этой обстановке он смотрелся бы столь же неуместно.
– Помойте его, вы! Эй ты, одзёсама*! – обратилась женщина к одной из девиц, манерной и ярко накрашенной.
Девицы были все как на подбор: наряженные в яркие кимоно, с лицами, покрытыми слоем белил, точно отлитыми из фарфора, и брови у каждой были выщипаны и заново нарисованы прямо подо лбом – красота так красота! А та, которую пожилая назвала «капризной принцесской», казалась самой томной, самой броской и самой изнеженной.
Она провела подростка в офуро*. В офуро он попал впервые и с любопытством осматривал цветастые полотенца и деревянную ванну, от которой поднимался пар.
– Ну, чего пучишься? Тащи свой о-тин-тин* в воду, – рявкнула девица.
Предположить в столь «принцессоватой» особе способность этак рявкать и изъясняться в подобных выражениях – да, для этого у паренька было недостаточно жизненного опыта…
Он невольно задохнулся, попав в обжигающе, невероятно горячую воду. Перед глазами все поплыло, почему-то вспомнилась летучая мышь в ветвях ивы, грудную клетку стиснуло и скомкало. Девица откровенно глазела на мальчика, явно не собираясь уходить. Тот поначалу смущался, наконец, рассудил, что она наверняка какая-то работница, ответственная за мытье гостей в этом трактире, и принялся намыливать волосы.
Что-то в его жизни было связано с летучими мышами. Что-то очень… хорошее?
– Как тебя зовут, девственник? – все тем же развязным тоном поинтересовалась девица.
– Мур… Мурсьелаго.
Он сказал – и сам испугался.
– Что за дурацкое имя, – возмутилась девица. – Что оно хоть означает?
Паренек помолчал.
– Летучая мышь.
– Так называй себя нормально, ты, – фыркнула «принцесска», беспардонно вытаскивая «летучую мышь» из воды и закутывая в большой кусок ткани. – Комори*!
Комори так Комори.
Его втолкнули в какую-то каморку, где мокрый Комори порядком продрог и притомился слушать разговоры девиц, которые, не понижая голоса, комментировали приход все новых и новых гостей трактира, обзывая их то «тикан»*, то «дэбусэн», то «сукэбе»*.
– А-а, пришли эти любители поиграть в шинигами и Пустых! Кто сегодня у них будет Пустой? – захихикал визгливый женский голос, и конец фразы утонул в дружном хохоте.
Даже каракэра-она смеялась приятнее, подумал Комори. И тихо произнес сам для себя:
– Мурсьелаго.
– Ага, тебя уже помыли? Отлично! Сейчас мы из тебя сделаем деликатес, – голос пожилой толстухи влетел в комнатенку раньше нее самой; Комори не уставал удивляться ее проворству. – Настоящего арранкарчика! Сегодня у тебя будут хорошие клиенты, красавчик. Они обожают играть в шинигами и Пустых. Так мы тебя и переоденем…
Она говорила и успевала вертеть Комори, припудрив его лицо, подведя брови и подрисовав на лице зеленые «слезки», а затем, словно куклу, втряхнув его в белые широкие хакама и очень условный белый жилетик.
– Не так, – негромко сказал Комори.
– Что – не так? – опешила толстуха, прилаживая на голову юноши что-то вроде гротескной маски Пустого.
– Не так надо одеваться. Нужна куртка. На молнии. Черный оби.
Он замолчал, опустив голову под натиском воспоминаний. Черный оби, черные сапожки, длинные фалды белой не то куртки, не то… он не знал, как это назвать.
– Ой, не морочь мне голову, – отмахнулась толстуха. – Будешь в том, что красиво!
Комори, которого увлекли из комнатки в общий зал, полагал, что ему придется занимать детей, и надеялся только, что их игры не будут слишком бурными. Он за свое недолгое пребывание в квартале Зараки не раз видел, как ребятня играет в шинигами и Пустых, с гиканьем носясь то с палками, изображающими занпакто, то с кусками коры – «масками Пустых» на лицах. Однако перед ним оказались взрослые. Четверо. Четыре здоровенных мужика в одежде, действительно напоминавшей шиккахушо, с катанами, в которых не было ни капли рейяцу, однако выглядели эти «шинигами» почти как настоящие. Да и бутафорские занпакто, если их использовать просто как катаны, вполне могли убить.
Немного удивленный, Комори остановился. Взрослые? А пусть бы и взрослые…
Голод. С самого первого дня пребывания в Руконгае его терзал голод. Следовало получше изобразить Пустого, чтобы гости остались довольны. Тогда ему заплатят, накормят и оставят здесь. А там, глядишь, придет время экзаменов в Академию шинигами…
Ему очень хотелось еще раз увидеть шинигами в оранжевом воротнике из одиннадцатого отряда. И что-нибудь узнать о рыжем, который ему однажды привиделся.
– Арранкар! – загорланили ряженые-шинигами. – Бей арранкара! Это Эспада!
«Эспада? Эспада…»
Перед глазами внезапно пронеслось странное видение: огромная, куда больше той, где они были сейчас, зала, почти пустая, только посреди нее стоял длинный стол и стулья с высокими спинками. За столом сидели люди, – странные люди с лицами, украшенными обломками маски Пустого, и у каждого, – или почти у каждого – в теле красовалась сквозная дыра.
И он, Комори, тоже был за этим столом, а напротив сидел парень с голубыми волосами…
– Сдавайся, арранкар, – один из ряженых ткнул ножнами в его грудь.
Следовало отрабатывать миску супа.
– У-у-у! Я всех вас съем! – старательно зарычал Комори.
– А где же твоя дыра Пустого? – спросил один из ряженых.
– В заднице, – радостно подвывал другой, корчась от смеха.
Комори не знал, что на это сказать. Дети в своих играх не задавали таких вопросов.
– А вот сейчас мы пробьем тебе дыру, Эспада, – и тот, что тыкал Комори ножнами, – видимо, заводила в компании, – достал свой меч и приставил к животу подростка.
Обрывки воспоминаний кружились, как летучие мыши в ночном ветре.
– Не сюда, – и Комори показал себе между ключиц. – Она должна быть здесь.
Воцарилось неловкое молчание, которое, впрочем, тотчас нарушила толстуха.
– Эй, эй, – она дернула заводилу за рукав поддельного косоде. – Это мой лучший тайю*! Не порань его!
Тот, не глядя, отмахнулся, и женщина отлетела к стене, ударившись затылком. Ее рыхлое тело сползло на пол, оставляя кровавые следы на деревянной обшивке, глаза закатились.
– Убил! Хозяйку убил! – завизжала «принцесска», которая проводила Комори в офуро. Ее крик подхватили другие девицы, некоторые из них полуголыми выбежали из распахивающихся седзи. Заводила, рассвирепев, замахнулся своей катаной. Он наклонился слишком близко к Комори, и тот уловил резкий незнакомый запах. Впрочем…
По Зараки частенько шлялись и безобидные йокаи – например, развеселые и вечно подвыпившие сойо в обнимку с неисчерпаемой бутылкой Камэоса, горланившие разухабистые песни про драки и девчонок. Вот так от них и пахло. Сакэ.
Да только четверо пьяных «гостей» не были сойо, они были вооружены, и сакэ, ударившее им в голову, требовало крови.
Комори почти не осознавал себя в этом грязном притоне для руконгайского отребья, – перед его глазами проносились серебристые пески, огромные несуразные и мощные башни, и рыжеволосый юноша-шинигами, с которым, как он теперь понимал, пришлось драться не на жизнь, а на смерть. И черный (почему черный?!) клинок катаны с гардой в виде свастики, упершийся в его грудь…
Кажется, оба тогда защищали что-то очень важное для себя.
И Комори поступил сейчас, как поступил тогда, – резко ударил противника между ключиц, пробивая рукой грудину.
Опустил руку. Отряхнул кровь с пальцев – и ушел не оборачиваясь.

***

И ты явилась, летучая мышь:
Все птицы меж цветов
Этого изменчивого мира

Басё

– Эй, ты! Как там тебя?
Внешность у Комори и без странной одежды была приметная. Невысокий, хрупкий, с очень бледной кожей и тонким лицом, на котором выделялись огромные ярко-зеленые глаза. А сейчас, в белых хакама и нелепой жилетке, – другой одежды у него не было, – он смотрелся просто вопиюще, и на него то и дело пялились местные бездельники. Поэтому юноша неслышно вздохнул, прикрыв глаза, и обернулся.
– Комори. Меня зовут Комори.
Он вдруг понял, что его ровный глубокий голос звучит по-настоящему устрашающе. На лице молодого мужчины, который окликнул юнца, отразилось что-то вроде смятения.
Те, кто окружил Комори, отнюдь не походили на людей, которых легко смутить. Это была толпа оборванцев в пестрых повязках на головах, за поясом у каждого торчал нож, а порой и не один, на телах виднелись шрамы, а выражение лиц могло бы испугать кого угодно…
Кроме Комори.
– Я – Бык Кусаджиши, – гордо представился тот, кто окликнул Комори первым. – Мне по душе такие молодцы, как ты! Я же видел, как ты уделал этого скота, который чуть не укокошил мамашу Мидори!
– Мамашу Мидори? – переспросил Комори.
– Дурак, это же была твоя бандерша, – Бык Кусаджиши заржал, как конь, в некотором роде опровергая свое прозвище. – Давай, пошли с нами.
Комори поплелся за ним.
Вот уже два дня после приключения в притоне он ничего не ел. Просить милостыню ему не приходило в голову, работы не находилось, а немногие сердобольные руконгайцы если и существовали, то не догадывались, что независимый с виду подросток в белом, с заложенными в прорези хакама руками и отрешенным взглядом, может нуждаться в помощи.
– Вы работаете у фермеров? – наивно спросил Комори у Быка Кусаджиши, шагая рядом с ним.
Теперь заржали уже все.
– Мы – борцы за справедливость, – гордо объявил Бык Кусаджиши. – Мы лучшая банда Кусаджиши!
Квартал Кусаджиши хотя и пользовался дурной славой, но все же считался немного благополучнее, чем Зараки. Однако слова о справедливости заинтересовали Комори больше.
– Борцы за справедливость? Это как?
Вопросы Комори веселили лучшую банду Кусаджиши все больше. Юноша про себя усмехнулся не без горькой иронии: когда он искренне пытался позабавить «гостей» притона, это закончилось убийством, а теперь, когда он серьезен, все заливаются хохотом.
– Ну, понимаешь, чувак, – начал объяснять Бык Кусаджиши, – вот мы живем плохо. Это хорошо или плохо?
– Плохо, конечно, – подтвердил Комори.
– А вон те козлы, – палец Быка с черным от грязи ногтем указал на цветные крыши в отдалении, – живут лучше. Лучше нашего, сечешь? Это хорошо или плохо?
– Для них, наверное, хорошо, – спокойно произнес Комори, не понимая, к чему клонит его новый знакомый.
– А в Сейрейтей вообще жрут сладко, спят мягко, у них лучшие бабы и вообще! – с придыханием выпалил Бык Кусаджиши. – А все почему? Это они у нас забрали!
– Как забрали?
– Вот так. Они на нас наживаются. Мы работаем, а они все присваивают. Это называется «Экс-про-приация», слышал о таком? – Бык Кусаджиши поучающе поднял палец вверх. – И это несправедливо. А в жизни должна быть справедливость, понял?
…Огромный зал. Длинный стол, за которым в креслах с высокими спинками сидят люди. Десять человек, девять мужчин и одна женщина с длинными светлыми волосами, и у каждого на теле – сквозная дыра. Десять мечей…
Один из этих десяти – он, Комори. Мурсьелаго.
На возвышении – каменный трон. На троне – человек в белом. А у трона стоят еще двое, тоже в белом, седой – и темнокожий с закрытыми глазами. Капитан Справедливость.
В ушах отчетливо раздался голос: «Убийство без цели правосудия – просто убийство, но убийство во имя справедливости – это правосудие!»
– И вы их убиваете? – осторожно уточнил Комори.
– Когда как, – не сразу и нехотя ответил Бык Кусаджиши. – Главное, вернуть свое. Потому что они на нас наживаются. Нет такого преступления, которое они бы не совершили, чтобы отобрать у нас наше!
На беду, Бык Кусаджиши немного умел читать, и однажды в руки ему попалась книга под названием «Капитал». В ней не хватало большей части листов, однако выводы главарь лучшей банды Кусаджиши сумел сделать и сам.
Банда расположилась на зеленой лужайке в тени высоких деревьев. В основном они не ели, только пили воду – почти ни у кого не было ни капли рейяцу. Однако единственная девушка в банде достала сверток с рисовыми колобками, и несколько из них предложила Комори.
– Меня зовут Бенихиме, – сказала она, потряхивая короткими темными волосами.
Бенихиме показалась Комори симпатичной, но ее имя вызвало новый прилив воспоминаний.
…Красная волна света. Огромный, тяжеловесный верзила с широченными плечами, могучий и медлительный, застывший в каком-то отупении. Комори – нет, Мурсьелаго – едва успевает подскочить и подставить свою тонкую, но сильную руку, отводя алую волну энергии вверх, а затем, раздраженный бестолковостью приятеля, отвешивает ему тумака.
Кричи, Бенихиме…
– Обычно я в общих делах стою на стреме, – весело болтала Бенихиме, отправляя колобки в рот один за другим, – а когда сама по себе, то я лучший щипач Кусаджиши. Со мной и в Зараки, и в Инудзури мало кто может тягаться!
– Щипач?
– Ну да. Щипаю кошельки у тузов, к их облегчению, – и Бенихиме рассмеялась собственной шутке.
«Значит, у меня и раньше были друзья, которых я защищал», – подумал Комори.
– Завтра идем вот на какое дело, – тем временем говорил Бык Кусаджиши. – Хозяин магазина тканей собрался навестить свою дочку. Знамо дело, отправится с подарками…
– А вот новичка и отправим, – предложил кто-то.
Бык Кусаджиши подозвал Комори и принялся его инструктировать.

…Паланкин, с натугой влекомый четырьмя носильщиками, медленно вплыл в узкую улочку – не обойти, не разминуться. Двое охранников шли впереди, держа мечи наголо.
Богатство в Кусаджиши, вопреки общему мнению, – обычное дело. Только богатство это не наживается честной торговлей или ремеслом, и не передается по наследству. Скупщики краденого, торговцы запретным товаром и всевозможные жулики сколачивают здесь изрядные состояния, о происхождении которых не принято говорить вслух. Неправедное богатство либо скрывается, либо, наоборот, обращается в самые кричащие предметы «роскоши», от которых настоящие потомственные богачи воротили бы носы.
Торговец выбрал второй путь, за что и поплатился.
Тот, кто стоял перед ним, был всего лишь мальчишкой лет пятнадцати, не больше. Его невысокая тощая фигурка казалась почти тщедушной. Но от нее веяло силой, которая заставила обоих охранников приготовиться к бою.
– Мне нужен ваш хозяин, – в наступившей вязкой тишине бесстрастно произнесенные слова тяжко упали, словно камни, обернутые тканью.
– Че-чего? – дрожащими губами выговорил торговец, высовываясь из паланкина и сразу же прячась обратно.
Один из телохранителей бросился на юношу с мечом. Зря он это сделал…
Лезвие лишь отъяло полоску белой ткани от нелепой коротенькой курточки, не сходящейся на груди. Зато ответный удар такой маленькой и нежной на вид руки заставил хрустнуть сломанные ребра.
При виде упавшего товарища второй телохранитель с отчаянным выкриком бросился на Комори – и тоже скрючился от боли в вечной руконгайской пыли.
– Выходи, – все так же бесстрастно произнес Комори.
Носильщики, не будучи вооруженными, сориентировались быстро – спустя секунду только топот их ног раздавался в отдалении, затухая.
– Отдай нам то, что не принадлежит тебе по праву, – все так же спокойно и ужасающе-равнодушно падали слова. – Не говори ничего. Это приказ. Твой ответ должен быть «да». Если ты посмеешь сказать что-нибудь еще, твоя дочь и все твои родственники умрут.
Сказать насчет дочери его подучил Бык Кусаджиши. С его точки зрения, все богачи очень сентиментальны и всегда трясутся над своими семьями, которых у настоящих борцов за справедливость, конечно же, не бывает. Комори попытался еще раз вызвать в памяти лицо темнокожего поборника правосудия, добра и морали, который стоял у каменного трона. Да, у него точно не было семьи.
Торговец – пожилой толстяк со множеством подбородков – с трудом, путаясь в своем длинном разукрашенном кимоно, вывалился из паланкина, теряя гэта.
– Все… все возьмите! Только дочь… дочку не трогайте… я все отдам… – он бормотал и выбрасывал прямо в пыль вещи: и раззолоченный кошель, и лаковую шкатулку, в которой что-то бряцало, и штуки пестрых шелков, и какие-то кувшинчики. – Пощадите!
– Это все? – деловито спросил Комори.
– Еще это… все возьмите, все, только дочку… – И толстяк, трясясь, как желе, содрал с себя кимоно.
– Теперь все, – резюмировал Комори, расстелил кимоно, собрал в него все добро с дороги и забросил получившийся сверток на спину.
Ушел, не оглядываясь. Вслед ему неслись жалкие рыдания толстяка.
«Неужели все это действительно принадлежит ребятам из банды Быка Кусаджиши? Он отобрал вещи и деньги у них ради своей дочери. Как глупо!»
Потом, рассевшись на привольной лужайке, которую бандиты Быка Кусаджиши так любили, они делили захваченное у толстяка.
Комори притащил в банду порядочный сверток, в котором оказалось немало ценных вещей, а кошель был битком набит золотыми канами. Но, вместо того, чтобы похвалить новичка, Бык Кусаджиши нахмурился.
– Какого гюки* ты его не пришил, ахо*? – поинтересовался он у Комори, катая желваки на своем подвижном лице. – Он теперь наведет на нас своих дружков.
– Он не представлял опасности, – возразил Комори. – Он был слаб. Мне было бы жалко его убивать.
– Скажи пожалуйста, какая у нас тут ама* завелась! Ты, может, еще и телохранов его пожалел?
– Нет, не пожалел, – Комори двинул тонкими плечами. – Я ударил их сильно, так, что они не могли двигаться.
– Ударил? Ты их ударил? Ах ты, кусотарэ*!
– Почему я должен был их убить? – Комори все еще искренне недоумевал. – У меня не было причин их убивать.
– Дурак, – сказал ему пожилой бандит, дотоле все время молчавший. – У тебя не было причин их убивать? У тебя не было причин оставить их в живых!
…Те же слова. Он их уже однажды слышал – от тощего сухопарого человека, похожего на скелет или на скорпиона. Откуда-то всплыло имя «Шаолонг». А потом в памяти возникло другое лицо – почти красивое, если бы не зубастая челюсть, украшавшая щеку, да не странно голубые волосы, и голос, более похожий на свирепый рык: «Если в приказе есть слово «убить», значит, ты должен убить!»
Стоило ли умирать, если и у живых, и у мертвых – одно и то же?
– Завтра у нас намечается еще одно дельце, и его надо провернуть чисто, – Бык Кусаджиши выразительно посмотрел на Комори. – Подведешь – пришью.
– Не подведу, – Комори холодно посмотрел на него. – Вы каждый день отнимаете у кого-то деньги. Что – все эти люди что-то забрали у вас?
На секунду повисло молчание, разрядившееся дружным хохотом. На Комори показывали пальцами, словечки вроде «бакаяро»* или «яриман»* сыпались градом.
– Похоже, летучая мышь быку не товарищ, – подытожил Комори. – Прощай, Бык Кусаджиши.
Он забрал небольшой сверток с золотом – свою долю, повернулся, привычно засунул руки в прорези хакама и зашагал туда, где виднелись проваленные крыши квартала Зараки. И только Бенихиме с сожалением вздохнула ему вслед.

***

Из черного льда,
что в земле теней,
впорхнула она ко мне,
завернуть меня в крылья свои:
летучая мышь.

Ёсано Акико

Над кварталом Зараки сгущались сумерки, и летучая мышь уже кружилась под проступающими звездами. Комори грустными глазами следил за ней.
«Я не стал тайю – проституткой. Теперь-то я понял, что ей было от меня нужно… а получилось, что я защитил эту матушку Мидори, и все подонки Зараки и Кусаджиши сочли меня героем. Я не захотел быть убийцей, но стал разбойником. Когда-то я был живым мечом. Я сражался с рыжеволосым шинигами… Он был во всем похож на меня. Мы оба шли до конца, мы оба готовы были до последнего защищать то, во что верили, и оба сражались честно. Я еще не вспомнил, ради чего, но зато я вспомнил, что в конце битвы обрел свою душу. Недавно я хотел, чтобы мне позволили мыть полы за монетку. Но это не мой путь. Я воин, и мой путь – это путь воина. Завтра я разузнаю, как поступить в Академию».
Порешив на этом, Комори уже собрался было спать. Один из золотых, отобранных у торговца, он успел потратить на новую рябенькую серую юкату и основательный обед в каком-то дешевом идзакая*, так что теперь его не беспокоили ни ночной холод, ни голод. Однако где-то на грани слуха до него донеся рев Пустого. Сперва юноша не обратил на это внимания, но рев приближался. Вскоре стало ясно, что Пустых несколько, более того – много, а затем донесся и шум битвы.
Комори поднялся и зашагал на звук.
Стремительные тени обогнали его. Одна, другая… Шинигами в шунпо!
А ведь Мурсьелаго тоже умел стремительно передвигаться…
Тело не сразу повиновалось, сначала вспоминая забытые умения, а затем с трудом приноравливаясь к непривычно большому расходу рейяцу. Но все же Комори прибыл достаточно быстро, хотя застал бой уже в разгаре.
Мускулистые туши, безобразные маски, мелькание сильных и проворных рук и ног, отблески клинков и жуткие оскалы – все кружилось в бешеной мешанине. Кто-то уже активировал шикай – сотню вращающихся лезвий, с другой стороны раздался клич «Реви, Забимару!».
Прямо перед собой Комори увидел двоих шинигами, одетых не как все – в белые хаори. «Капитаны! Это капитаны!» Они о чем-то не то спорили, не то переругивались; впрочем, Комори почти сразу понял, что это обычная дружеская перепалка. Неожиданно оба насторожились, а затем ринулись в гущу сражения: Пустые наседали.
Комори решил понаблюдать за капитанами. У них была разная и очень узнаваемая манера боя. Один – высокий, с дерзкой улыбкой и шрамами на лице, с волосами, заплетенными во множество косичек – был резким и прямолинейным, брал скорее силой. Второй – изящный, синеглазый и невозмутимо-сдержанный – явно делал ставку на скорость и ловкость. И оба мастерски плели завораживающий гибельный танец в окружении стаи разъяренных страшилищ. Внезапно Комори заметил на хаори высокого капитана цифру «11».
«Мой будущий капитан», – решил юноша.
– Исчезни, – бросил через плечо синеглазый капитан с заколками-кенсейканами на волосах, заметив Комори. Юноша послушался – отошел в сторону, чтобы не мешать, про себя отметив, что знатный шинигами, пожалуй, был единственным из всех его знакомых, кто не нанизывал слова, как десятки бусин, на какой-то нехороший смысл, а говорил коротко и по делу.
«Я должен буду делать то же, что и они. Я делал то же, что и они. Я сражался. Мне только надо вспомнить, КАК я это делал…»
Многорукое чудовище сбило с ног шинигами с блестящей бритой головой; этот шинигами был очень силен и уже победил несколько Пустых, да и этого сумел ранить, но удар одной из когтистых лап придавил его к земле и втоптал в пыль. Человек несколько раз дернулся и затих.
– Иккаку! – второй шинигами бросился на помощь другу. Комори узнал своего давешнего знакомца с оранжевым вязаным воротником. Его лицо, разгоряченное боем, было еще красивее, чем в их первую встречу, глаза возбужденно искрились, четыре лезвия занпакто отбрасывали смертоносные отблески…
Мощный хвост метнулся, целя в спину противника.
Комори почувствовал характерное покалывание в ладони. Как будто тысячи электрических искр собирались на кончиках пальцев, чтобы сорваться выбросом рейяцу.
«Если я вспомню, как я это делал… я снова стану Мурсьелаго. Мурсьелаго, вернись! Encadenar!»
Что означало это слово? «Сковывай»? «Обернись»? Кажется, и то, и другое…
В ладони, онемевшей от выброса силы, сама собой удобно поместилась шершавая цуба* занпакто.
Шинигами в оранжевом воротнике вскочил, хотя по его лицу и шее сбегали струйки крови, и снова ринулся в бой, но видно было, что ему, израненному, уже не справиться с рассвирепевшим Пустым. Комори покрепче перехватил меч и атаковал многорукого гиганта с другой стороны.
Он плохо запомнил, что произошло. Кажется, пока он рубил уродливые лапы, шинигами все-таки сумел взвиться в воздух и полоснуть своими лезвиями по маске Пустого. Выдержать слишком мощные рейяцу старших офицеров Комори было еще не под силу.
– Интересные же у тебя дружки, Юмичика, – юноша слышал чей-то голос как сквозь вату.
– Способный юнец. Я ходатайствую о его зачислении в Академию, если он не будет возражать, – говорил другой голос, уже знакомый – это он посоветовал Комори исчезнуть.
– Хах! – фыркнул первый. – Что, Кучики, опять себе руконгайского лейтенанта присматриваешь? Думаешь, Абарай скоро станет капитаном? А вот фигушки. У меня место четвертого офицера пустует!
– Хорошо, – в сдержанном голосе Кучики послышался намек на улыбку. – В конце концов, это будет новая традиция шестого отряда – брать лейтенантов из одиннадцатого. А я тем временем успею подготовить Ренджи к капитанскому посту.
Они, разумеется, шутили, но Комори очень обрадовало услышанное. Значит, он станет курсантом? А потом – вдруг его правда примут в одиннадцатый отряд, и он будет служить вместе с Юмичикой? Гулять с ним по вечерам, наблюдая за полетами летучих мышей среди ветвей ивы?
Летучая мышь…
Комори…
Мурсьелаго…
Теперь он знал, что Мурсьелаго – это имя его клинка.
Мир серебристых песков снова ожил в памяти. Но теперь там уже не было ничего, о чем стоило бы сожалеть.
«Меня зовут Улькиорра. Улькиорра Шиффер. Я был четвертым среди равных… нет. Не равных. Среди врагов. Нас объединяла чистейшая ненависть друг к другу. Теперь я стану четвертым среди друзей.
Мне еще столько предстоит вспомнить. И то, кем на самом деле были Эспада. И то, кем был этот рыжеволосый. Я уже вспомнил, что мы с ним сражались потому, что принадлежали к враждующим сторонам, и каждый выполнял свой долг. Но сражаться «потому что» и сражаться «за» – это не одно и то же. Каждый из нас в том бою сражался за свою душу.
Я встречу его и спрошу, обрел ли он свою…»

Словарь японизмов:
Ама – монашка, ханжа
Ахо – олух
Бакаяро – дурак, тупица
Дзори – плетеные сандалии
Дэбусэн – любитель толстух
Гэта – деревянные сандалии
Гюки - злой дух
Идзакая - трактир в Японии
Каракэра-она – призрак, который преследует людей, изводя злорадным хохотом
Комори - летучая мышь
Косё-бендзё – потаскуха
Кусотарэ – дерьмовая башка
Манэки-нэко – «манящий кот», оберег в виде статуэтки кота с поднятой лапкой
Одзёсама – бранное слово, означающее избалованную девицу из богатой семьи
О-тин-тин – член
Офуро – японская деревянная ванна, сухая или с очень горячей водой, а также ванная комната
Сагари – йокай в виде конской головы, висящей на единственной руке на ветке дерева; дух лошади, погибшей под деревом
Сукэбе – грязный старикашка
Тайю – женщина из публичного дома
Танто – прямой кинжал
Тикан – приставала
Цуба – рукоять катаны
Юката – сорочка, обычно нижняя
Яриман – шлюха